Не большевистская, а американская революция — вот что нужно было России в начале ХХ столетия. Трагедией для этой великой страны обернулось то, что она получила Ленина вместо Джефферсона. Сейчас, почти десять лет спустя после крушения Советского Союза, новому российскому президенту Владимиру Путину предоставляется упущенный его страной в XIX веке исторический шанс начать революцию во имя свободы.

Оценить нынешнее положение вещей в России я имел возможность в конце апреля, когда посетил Москву по приглашению Андрея Илларионова, новоназначенного экономического советника президента Путина. В Чили в 70-е годы я был в команде экономистов, которые вошли в правительство Пиночета с задачей произвести рыночную революцию и возвратить демократические порядки, и поэтому ко мне неизбежно обращались с вопросами: «Нужен ли России Пиночет?» и «Не следует ли России ввести у себя чилийскую экономическую модель?» На первый вопрос я твердо отвечал «нет», а на второй — безоговорочно «да».

Суть чилийского опыта президент Путин и его правительство не должны отождествлять с конкретным историческим перерывом в развитии наших политических свобод. Во многих других странах подобные перерывы также имели место, и почти всегда их генералы, сделавшись президентами, не только становились бедствием для своих народов, но и оставляли после себя наследие в виде еще большего вторжения государства в жизнь общества и нового размаха коррупции. Моим слушателям в России я говорил, что воспроизведения достойна та сторона чилийской модели, которая представлена решительным, всесторонним и последовательным продвижением к свободным рынкам.

Достоинство этой модели не сводится к тому только, что она позволила удвоить и в течение длительного времени сохранять высокие темпы экономического роста (в среднем 7 процентов с 1984 по 1998 год) и снизить долю бедных в населении с 48 процентов в 1987 году до 22,2 — в 1998. Она также развязала силы, сумевшие установить либеральную демократию и верховенство закона. Те, кто утверждает, будто для проведения благотворных рыночных реформ необходима была как раз законодательная власть, образованная без выборов, не только ошибочно толкуют действительность, но и подрывают дело демократии, подталкивая к мысли, что народ и избранные им представители не в состоянии оценить и поддержать правильную государственную политику. Как человек, способствовавший «экспорту» чилийской пенсионной реформы в десяток различных стран мира, могу засвидетельствовать, что во всех случаях незаменимая роль в этих преобразованиях принадлежала не какому-нибудь сильному четырехзвездному генералу, а команде решительных политиков, которые знали, что свобода производительна и что, получив необходимые разъяснения, люди способны это осознать.

Если президент Путин, как следует из его заявлений, убежден, что экономическая свобода есть путь к быстрому росту, он имеет возможность подобрать подходящую команду, чтобы провести в России преобразования, необходимые для перехода к современной свободной экономике, и добиться для страны экономического и политического статуса, соответствующего высокому уровню ее культуры. Дело в том, что при ВВП меньшем, чем у Испании (страны с 39-миллионным населением), Россия, конечно же, далеко не использует свой потенциал. И президент, и 146 миллионов его соотечественников болезненно это переживают.

Россия подобна великану в цепях. Наилучшим образом выразил эту мысль Александр Солженицын, сказавший недавно, что творческие силы народа, задавленные при коммунистах и остающиеся скованными по сей день, способны все привести в движение. Миллионы русских упираются в стену административно-бюрократического произвола. Им некому пожаловаться, и у них нет суда, способного защитить их права. Их огромному потенциалу надо только дать выход.

Произошедший в 1998 году обвал рубля и разразившийся следом финансовый кризис многих подтолкнули к тому, чтобы задаться вопросом: «Кто виноват в потере России?» Вину за пережитое страной потрясение часто взваливают на рыночные реформы. Джордж Сорос, например, недавно утверждал, что «попытки провести экономические реформы с треском провалились... Причину того, что произошло, следует видеть именно в приверженности рыночному фундаментализму». Но это ошибочный диагноз российского кризиса, он обходит вниманием существенные достижения страны.

Действительно, по данным официальной статистики, с 1991 года среднее ежегодное сокращение экономики России составляло 5,4 процента. Но у России нет рыночной экономики. Согласно последнему Докладу о состоянии экономической свободы в мире, Россия занимает по этому показателю 93-е место в списке из 123 стран — между Замбией и Бангладеш. Верховенство закона пока отсутствует; частной собственности на землю по существу нет; многие предприятия пользуются государственной поддержкой; в собственности государства все еще находится значительная часть ключевых производств; права акционеров — держателей небольших пакетов акций — попираются, а корпоративное управление крайне слабо; рубль неустойчив; налоговые ставки имеют конфискационный характер; уровень государственных расходов высок, а бюрократия по численности превзошла даже прежнюю, советскую. Кризис 1998 года стал предсказуемым результатом непоследовательной экономической политики, сотканной из противоречивого сочетания курсов на развитие рынка и на государственное вмешательство, что в целом или частично отличало также латиноамериканские и азиатские страны, которые тоже пережили кризисы в 90-е годы. Ясно, что разочаровывающие результаты экономического развития России должны быть отнесены главным образом на счет отсутствия последовательности в рыночных преобразованиях и их никак нельзя выводить из строгой приверженности требованиям свободного рынка.

Причина переживаемых страной трудностей — это главным образом пережитые ею 70 лет коммунистического режима, тоталитаризма, который продержался гораздо дольше и пропитал общество намного глубже, чем в странах Восточной Европы. Однако вопреки этому грузу перемены произошли глубокие, и сегодняшняя Россия резко отличается от того, чем она была в 1991 году. Состоялся мирный переход от тоталитарного государства к демократии, пусть и отмеченной множеством изъянов, и это само по себе есть огромное достижение, дающее основание оценивать бывшего президента Бориса Ельцина гораздо выше, чем это обычно делается. В число важных свершений России — при всей их неполноте и всех недостатках — входят также широкая приватизация, либерализация цен и открытие экономики для инвестиций и торговли. (Критики реформ часто забывают, что значит принять вызов и взять на себя ответственность за экономику при бюджетном дефиците, достигающем почти 30 процентов ВВП, как это имело место к концу 1991 года.) И уж никак не сбросить со счетов того, что 7 мая 2000 года впервые в своей истории длиною в 1100 лет Россия осуществила демократическую передачу власти.

Поэтому спрашивать, кто виноват в потере России, неуместно. Россия не пропала; ей понадобилось немало лет и финансовый кризис, чтобы создать предпосылки — как политические, так и экономические — для дальнейших реформ. К тому же вызов, брошенный сегодня Путину, состоит в том, чтобы провести реформы в стране, где большая часть населения усвоила презрительно-неприязненное отношение к капитализму — отношение, выросшее на почве медлительности перемен, крушения рубля, изъянов преобразований и последовавшего за всем этим возвышения так называемых олигархов. Русским можно простить этот цинизм. Многие российские и западные финансовые чиновники твердили им, что страна быстро и успешно продвигается к свободному рынку. Но реформаторы никогда не объясняли общественности логику и суть перемен, предлагаемых их политическим курсом, то есть не делали того, что весьма существенно для успеха рыночных преобразований. Многим русским кажется, что послесоветский опыт лишь подтвердил представления о капитализме, излагаемые в марксистских учебниках. Критически важной задачей путинской администрации будет четко и регулярно объяснять российскому народу цель и смысл рыночных реформ.

Согласно официальным цифрам, в первой четверти 2000 года экономический рост составил в России 8 процентов. Но столь быстрый рост будет кратковременным. После длившегося целый год спада страна просто переживает эффект скачкообразного восстановления, подстегнутого девальвацией рубля и поддерживаемого высокими ценами на нефть. Чтобы добиться устойчивых на протяжении одного-двух десятилетий темпов роста на уровне от 7 до 10 процентов — а это обязательное условие, при котором страна только и может выбраться из нищеты и справиться с множеством своих проблем, — Россия должна существенно расширить у себя экономическую свободу.

Россия может добиться быстрого экономического роста, осуществив четыре первоочередных реформы: приватизацию пенсионного дела, налоговую реформу, радикальное освобождение экономики от государственного вмешательства и смену рубля на евро. Руководящим принципом должно быть устранение господствующей во всей российской экономике системы поддерживаемых государством привилегий; при проведении реформ как в Чили, так и в Новой Зеландии этот принцип соблюдался строго и последовательно. Кроме того, реформы могут быть эффективными лишь в том случае, если все они будут взаимоувязаны как части единого процесса преобразований.

Позволить работающим россиянам сохранять собственные пенсионные накопления вместо того, чтобы передавать их в распоряжение правительства — это идея, которая наверняка будет иметь в России огромный успех. Я вынес такое впечатление с двухчасовой пресс-конференции, которую организовало примерно для 70 журналистов информационное агентство Интерфакс, и со встречи бывшего заместителя премьер-министра Бориса Немцова с ведущими депутатами Государственной Думы. К концу дня, проведенного мною в Думе, Немцов появился на экранах национального телевидения и объяснил трудящимся, какие выгоды дает сохранение на личных счетах откладываемых ими денег на старость. На другой день моя пресс-конференция передавалась по главным каналам национального телевидения; а следующим утром отчеты о ней появились в газетах.

Как и во всех прочих странах, где пенсионное обеспечение построено на текущих отчислениях в фонд социальных выплат, в России эта система рушится и рано или поздно должна быть пересмотрена. В самом деле, из года в год инфляция откусывала немалые куски от причитавшихся пенсионерам доходов. Низкие пенсионные выплаты имеют место в сочетании с социальными налогами, составляющими 29 процентов. Эта высокая ставка поднимает стоимость труда и толкает к безработице, возлагая тем самым дополнительную нагрузку на государственную пенсионную программу. Расходы на социальное обеспечение уже поглощают большую часть государственных бюджетных ассигнований. Короче говоря, при своих высоких издержках и малых выгодах, которые она дает, государственная пенсионная система лишает людей надежного обеспечения в старости и подрывает общее экономическое развитие. Чем дольше страна откладывает пенсионную реформу, тем труднее будет переход к полностью обеспеченной средствами системе.

Российскому правительству стоит последовать принципам, которые были применены в Чили: трудящиеся должны получить возможность помещать свои сбережения на собственные счета, передаваемые в управление профессионально подготовленных фирм, которые в течение трудового периода жизни своих клиентов будут инвестировать эти деньги на финансовых рынках. Предоставить рядовым россиянам на выбор держаться прежней государственной системы или переключиться на частную систему — значит, поставить преграду противодействию со стороны политиков. (Когда в 1981 году этот выбор был дан трудящимся Чили, 25 процентов предпочли новую систему в течение первого же месяца; сейчас частной системой охвачены 94 процента.) Однако те, кто только начинает трудовую деятельность, должны сразу подключаться к частной пенсионной системе. Со временем это закроет политикам доступ к пенсионным фондам, которые они, как и во всех прочих странах, злоупотребляя властью, используют в политических целях; в свою очередь, это защитит также частную систему и от подрывных действий государственной, не обеспеченной средствами системы. Вместе с тем режим выплат нынешним пенсионерам, как и всем, кто решил остаться клиентом старой системы, должен сохраниться без изменений. Это будет и справедливо, и политически разумно, поскольку таким образом будет смыта почва для возможного противодействия приватизации.

Российскую пенсионную реформу необходимо приспособить к условиям России. К сожалению, после кризиса 1998 года бьющей в глаза чертой экономического положения страны стала утрата доверия к национальному финансовому сектору, который по существу перестал функционировать. Более того, работе банковского сектора и рынка капитала мешают широкое распространение бартера и отсутствие прозрачности в деловых операциях. Поэтому на первой стадии пенсионной реформы важнейшее значение будет иметь значительный упор на инвестиции за рубежом — на вложения в конкурирующие между собой мировые индексируемые фонды. При нынешних условиях это единственный способ сохранить сбережения трудящихся. Трудящимся должна быть также предоставлена возможность при желании инвестировать свои средства в России и таким образом создавать, соблюдая разумную поэтапность, внутренний рынок капитала.

Для получения наибольшего эффекта приватизация пенсионного дела должна сопровождаться другими реформами, что также станет их движущей силой. Порядок, разрешающий россиянам направлять свои пенсионные сбережения за границу, послужит сигналом, который громко возвестит об открытости российской экономики и засвидетельствует о намерении правительства не препятствовать движению капитала в обе стороны, что само по себе будет содействовать притоку инвестиций из-за рубежа. Но наиболее важным следствием пенсионной реформы будет изменение самой парадигмы общества, которое превратит нацию в трудящихся-собственников, поддерживающих экономическую политику свободного рынка. Иначе сказать, поднимется капитализм трудящихся, который перевернет Маркса с ног на голову. Должным образом проведенная и сопровождаемая другими преобразованиями, пенсионная реформа приведет в движение благотворный цикл, по ходу которого трудящиеся будут направлять свои сбережения на рынки капитала, а с этих рынков в Россию будет поступать все больше средств в процессе развития и финансового, и производственного секторов.

После того как республиканский кандидат в президенты Джордж У. Буш заявил недавно о намерении перестроить систему социального обеспечения и ввести частные пенсионные счета, между американскими штатами началась новая, более милосердная, чем прежде, гонка — «гонка пенсионной реформы».

По всей Москве красуются плакаты, изображающие основателя города Юрия Долгорукого (прозванного так за то, что он прибирал в княжескую собственность земли и другое имущество). Но русские не обращают на него внимания. Российские налоги сложны, высоки, полны исключений и несобираемы. Общий фонд заработной платы облагается налогом по ставке, равной примерно 39 процентам, тогда как ставка подоходного налога для людей с довольно скромными заработками составляет около 20 процентов. В 1999 финансовом году лишь 3,8 миллиона россиян представили налоговые декларации. В случае уплаты всех требуемых законом налогов средняя ставка составила бы около 50 процентов. Борис Федоров, в прошлом министр финансов и сборщик налогов, говорит, что в национальном Налоговом кодексе нет никакой логики и никакой теории. Высокие и многообразные налоговые ставки подрывают рост и поощряют распространение в экономике бартера и теневого сектора, на долю которых приходится по меньшей мере 25 процентов ВВП.

Налогообложение фонда заработной платы может быть сокращено вполовину без сколько-нибудь ощутимых последствий для доходов казны. Личный подоходный налог, дающий только 3,9 процента государственных доходов, надо отменить полностью. Вместо этих налогов России следует сохранить лишь один — налог на добавленную стоимость и взимать его по единой ставке, не допуская никаких исключений. Эти меры будут способствовать образованию рабочих мест, росту капиталовложений и большей прозрачности деловых операций, поскольку фирмы обнаружат, что уважать требования закона выгоднее, чем пускаться в обман. Чем больше появится фирм, которые с уменьшением налогового бремени станут вести свои дела в открытую, тем больше иностранные и местные банки смогут предоставлять кредиты, опираясь на надежные оценки финансового состояния заемщиков. Структурная простота единого налога на добавленную стоимость далеко продвинет дело устранения дискриминации, с которой сталкиваются многие производства, поскольку политически могущественным, но экономически малоэффективным фирмам станет труднее добиваться от властей особых условий налогообложения, да и необходимость в этом исчезнет. Такие реформы должны сопровождаться тем, что государственные расходы будут строго и более эффективно направляться на поддержку бедных и уязвимых, создавая тем самым надежную систему социального обеспечения. Короче говоря, Москва должна расстаться с поведением «долгорукого» сборщика налогов и усвоить более простой, но современный подход к делу, отвечающий задаче достижения высоких темпов роста.

Главенствующее место в российской экономике все еще занимают поддерживаемые государством монополии в энергетике и неконкурентоспособных отраслях производства, пользующихся различными видами государственного прикрытия. По данным Евгения Ясина из Высшей школы экономики, примерно 40 процентов российских предприятий работают, по существу, себе в убыток. И происходит это потому, что государство принуждает газовые и энергетические монополии задешево обеспечивать своей продукцией непроизводительные предприятия, которые остаются в деле, и таким образом подрывают более производительные компании, лишенные этого вида государственной помощи. Региональные власти, превратившие электростанции и энергораспределительные сети в собственные местные монополии, обеспечивают именно этот вид субсидирования промышленным предприятиям, расположенным на их территории.

В сочетании с высокими ставками налогообложения скрытые субсидии лишают прозрачности системы отчетности и влекут за собой высокий уровень социальных затрат. Помимо сохранения неэффективного порядка, при котором и друг с другом, и с государством предприятия расплачиваются натурой, а не деньгами, российская система плодит коррупцию и ставит налогоплательщиков в неравное положение, поскольку налоговые обязательства крупных фирм становятся предметом их прямого торга с государством.

Последовательная отмена обязательных правил и ограничений, в том числе запретов, перекрывающих иностранным фирмам доступ в российскую экономику, в частности в ее энергетические сектора, поможет создать отсутствующую в России конкурентную среду. При большей конкуренции между фирмами изменилась бы не только материальная инфрастуктура экономики, но и ее «программное обеспечение» — стандарты отчетности, юридическая практика и даже культурная основа хозяйствования. Если придут такие перемены, на них, конечно, отзовется и финансовая система, которая станет действовать надлежащим образом и будет направлять сбережения на производительные цели. Допускать банкротства и поощрять конкуренцию — за счет, в частности, увеличения прозрачности и снижения издержек деловых операций — необходимо для более эффективного распределения ресурсов.

Ни финансовая система России, ни ее деловой сектор не разовьются в полную меру их потенциала, пока не будет проведена глубокая денежная реформа. Прошлая деятельность Банка России была отмечена разрушительными последствиями: череда периодов высокой инфляции, 75-процентное обесценение рубля после 1998 года и крах финансовой системы страны после того, как в 1998 году банк затратил 10 миллиардов долларов в провалившейся попытке удержать курс рубля. В 1990-е годы центральный банк конфисковал богатство россиян в пять приемов, обусловленных скачками инфляции, дефолтами или строгостями валютного контроля. Бывший исполнявший обязанности премьер-министра Егор Гайдар дает проницательное объяснение этой грустной истории: «Важнейшим обстоятельством, заставлявшим прибегать к эмиссии денег, была неспособность государства вести свои дела так, чтобы его расходы покрывались доходами и заимствованиями на финансовых рынках... Это простейший и самый эффективный из всех существующих налогов... Чтобы собрать этот налог, не нужна никакая налоговая полиция... но он и ужасно разрушителен для экономики. Рано или поздно он непременно подорвет национальную валюту — эту важнейшую деталь тонкого механизма рынка».

Русские, по понятным причинам, не доверяют рублю и болезненно воспринимают то крайне неопределенное положение с деньгами, которое создал их Центральный банк. Складывается впечатление, что каждый раз, когда есть такая возможность, граждане предпочитают иметь дело с долларом или другой иностранной валютой, а не с рублем.

Почему не сделать следующий шаг, который подсказывает логика? Чтобы реформы давали лучшие результаты, России следует официально сменить рубль на евро. Есть смысл остановить выбор именно на евро, а не на долларе, поскольку Россия видит себя ближе к Европе, чем к Соединенным Штатам, а также имеет с ней более тесные торговые связи. Еще важнее то, что евро не связывается ни с какой отдельно взятой страной — главное, ни с какой соперничающей сверхдержавой, — и является валютой некоего множества стран.

Эта относительно простая мера сама по себе может дать экономике огромную прибавку сил. Россия сразу получила бы серьезную валюту, снизила процентные ставки и создала бы надежные условия для деловых операций миллионов иностранных и отечественных инвесторов. Этот шаг также позволил бы людям строить финансовые планы на будущее и подтолкнул бы к созданию ныне фактически не существующих рынков долгосрочного кредита, в том числе ипотечного.

Введение евро не должно означать присоединения к Европейскому Союзу или следования стандартам его политики, хотя заключение договора о свободе торговли отвечало бы широкой цели укоренения России в Европе (как это было в случае с Германией после второй мировой войны). Проблемы, связанные с утратой дохода, который дает государству его право печатать деньги, могут быть легко улажены; в самом деле, конгресс США уже рассматривает законопроект, который позволит «долларизующимся» странам восполнить их потери в доходах от выпуска собственных денег. ЕС мог бы пойти тем же путем. Функция кредитора-как-последней-надежды, которую сейчас выполняет Центральный банк, не исчезнет; она просто перейдет к кредиторам из частного сектора, которые наверняка будут следить за деятельностью финансовых учреждений более эффективно, чем это делал Центральный банк. Наконец, упрочившаяся с введением евро стабильность и подстегиваемый им хозяйственный рост прибавят экономике способности противостоять ударам извне, которые в любом случае будут не такими чувствительными, как наносимые Центральным банком.

За счет введения евро, за счет либерализации банковского сектора и его включения в международную финансовую систему и за счет более широкого развития конкуренции внутри страны Россия в конечном счете сможет обратить мировые и собственные сбережения на производительные цели.

Задача России до ужаса трудна, пугает своей огромностью, но она выполнима. В Чили мы также стояли перед непреодолимыми, казалось бы, препятствиями, которые преграждали стране путь к тому, что позднее обернулось прорывом вперед. Но с самого начала реформ целью было поставлено преобразовать общество, основанное на государственном вмешательстве, в общество, основанное на свободах личности и рынков. Помехи на пути столь крутых преобразований могут быть преодолены в странах, переживающих бурный переходный период гораздо легче, чем в более организованных обществах, вроде тех, что существуют в континентальной Европе (где для «перехода» к однородной экономической среде и поводом, и катализатором могли бы послужить давно назревшие радикальные перемены в таких зарегулированных сферах, как труд и социальное обеспечение).

Даже при том, что в мире 70-х годов экономическая политика и идеология не благоприятствовали развитию рыночных настроений, существовавшая в Чили группа экономистов, получивших образование в Чикагском и других ведущих университетах США, считала необходимостью положить конец такому подходу к экономическому развитию своей страны, при котором оно должно было подчиняться государству. Еще до своего вхождения в правительство они начали прилагать усилия к тому, чтобы распространять свои взгляды в стране через образовательные учреждения и просто на основе личного общения с людьми. Сегодня существует международное согласие по поводу необходимости идти путем свободного рынка, так что Россия имеет возможность проводить реформу и использовать себе на благо все более либеральную мировую экономику — возможность, которой у Чили поначалу не было.

Главной преградой на пути реформ в Чили было — а в России является сейчас — сопротивление групп особых интересов, чьим привилегиям предлагаемая новая политика положит конец. Так, лидеры деловых кругов возражали против свободной торговли, а профсоюзы отвергали более гибкий рынок труда. Для преодоления этих трудностей требовались продуманная экономическая программа и прямое обращение к народу за ее поддержкой. Четкими указаниями на цели, издержки и выгоды реформ, — как и настойчивыми разъяснениями, что устранение поддерживаемых государством привилегий коснется всех одинаково, а не одной какой-либо группы, — чилийское правительство заручилось общественным доверием и убедило народ, что будет добиваться поставленных целей, действуя честно и самостоятельно. В результате этого и группы особых интересов столкнулись с трудностями при попытках навязывать предпочтительные для них решения.

Хотя остается неясным, какой же путь выберет Путин, на будущее российских реформ я смотрю с осторожным оптимизмом. За Путина отдали свои голоса более 50 процентов избирателей; он сохраняет свою популярность и располагает политической поддержкой значительной части Думы. Своими советниками он назначил опытных экономистов из числа сторонников свободного рынка и, судя по всему, сознает необходимость экономической свободы и высоких темпов роста. Технические достижения информационной эры по-прежнему держат двери в российское общество открытыми для новых идей, новой продукции и новых технологий, а это делает централизованное управление экономикой все более затруднительным. Необъятные ресурсы и хорошо образованное население дадут стране ощутимые выгоды, как только будут приниматься надлежащие меры и появятся нужные учреждения. Сюда, несомненно, относятся верховенство закона, свобода самовыражения и защита других гражданских свобод.

Перемены в России — это только вопрос времени. Как писал несколько лет назад Ричард Пайпс, — «русские, которым еще нет тридцати, воспринимают новые условия далеко не так, как их перепуганные и сбитые с толку соотечественники старших возрастов. Им перемены нравятся: они быстро учатся плавать в бурных водах свободной экономики и уверенно смотрят в будущее, сулящее гарантированную экономическую самостоятельность. Они знают свое дело и выказывают ту уверенность в собственных силах, которую, судя по наблюдениям, дает обладание собственностью или хотя бы перспектива ее приобретения. Они-то и представляют собой завтрашнюю Россию; как некогда писал Кольридж, существует лишь один «надежный источник политического предвидения» и это — знание принципов и мнений, которые движут людьми в возрасте от двадцати до тридцати. Коли так, то есть основания считать, что неизбежно придет время, когда нынешняя российская молодежь заступит во власть и вследствие этого на свет явится гораздо лучшая Россия».

Будущее постепенно обретает больший вес, чем прошлое. Путин может приступить к созданию этого будущего, устраняя искусственные помехи быстрому росту и пуская таким образом в дело энергию всех россиян. Двигаясь в этом направлении, он совершит революцию — не менее того. При ином его выборе России придется ждать, когда к управлению страной придет новое поколение.